LADA
HAMUDA
От
переводчика.
Чтобы красивая
женщина воспринималась мужчинами так
сказать адекватно, она должна быть как
минимум не навязчиво умной, или мило
стервозной. Когда оба этих
качества заключены в одном теле, красивая
женщина, как правило, начинает искать
творческих путей.
Лада Хамуда -
тому яркий (огненно-рыжий) пример. Родилась
в Израиле, поздним ребенком московских
эмигрантов, - по историческим меркам своей
родины, - родилась просто таки вчера, но уже
успела приобрести славу эпатажной “пурги”
в закоулках местного авангарда. Этот
рассказ взят из ее единственной пока книги
“Исторические казусы в письмах и доносах
современников”, вышедшей в Хайфе в 1987 году
ЛАДА ХАМУДА
СВИНСКАЯ
ИСТОРИЯ
“И бесы просили Его:
если
выгонишь нас, то пошли
нас в стадо
свиней. И Он
сказал им:
идите."
Матф. 8, 31.
Домицилла -
Рубрии:
Дражайшая
сестра моя, посылаю тебе это письмо из
Гадской области. Представь, проклятый гонец,
которого Сцевин отправляет в Рим с
донесением, осмелился потребовать у меня
женской платы, стоило мне попросить его
доставить также и мое. Вот тебе красноречие
факта, который лучше любых слов покажет, как
низко мое теперешнее положение. Если бы не
тайная надежда, что теперь, после стольких
страданий, Венера, наконец, снимет с меня
свое проклятие, клянусь, я заколола бы этого
грязного плебея, стоило ему лишь только
скинуть нагрудник.
Когда он
дергался и блеял на мне, словно жертвенный
баран, я на мгновение открыла глаза и вдруг,
сквозь его мерзкую сладострастную гримасу,
увидела истинное лицо нашего Рима; словно
все мои сановные гонители, от козней
которых мне так поспешно пришлось бежать,
все же настигли меня и устроили свою оргию
глумления. Ведь ты же знаешь, что в конечном
счете, только моя свободолюбивая
чувственность стала причиной всех моих бед
и страданий. Эти калабрийские волки не
могли простить мне, что я всегда хотела и
любила только тех, кого выбирала сама. Они
объявили меня отравительницей,
заговорщицей, и требовали моей смерти. Что ж,
кажется они достигли даже большего, чем
могли бы желать - смерти духа...
Ах, моя
драгоценная Рубрия, если бы я могла так же
складно излагать своим мысли на письме, как
те философы-киники, что некогда так
забавляли нас своими изощренными спорами в
моем доме. Поверишь ли, что теперь и мои
мысли, и те осколки чувств, что так больно ранят мне сердце, еще
не успевшее окончательно окаменеть, и все
во мне - восстает против их учения. И стоит
ли говорить, что даже воспоминания о моих
некогда бурных отправлениях культа Кибелы,
кажется, пачкают теперь меня словно деготь.
Однако тебе,
конечно же, нетерпится узнать, отчего со
мной произошла такая разительная перемена.
Прости мне сумбурность этих строк - я словно
умираю, сжигаемая пламенем таких высоких,
неведомых доселе чувств. Но думаю, все же, ты
поймешь меня: я верю, что подобно нашей
любимой богине, из этого пламени я
воскресну с обновленной душой и разумом.
Да! Да, что еще
кроме любви способно так испепелять! Я
повстречала мужчину, и нет таких слов ни в
одном языке империи, которые способны были
бы передать, что за блаженство я испытала в
такой короткой и такой трагичной любви с
ним...
Как ты знаешь, я
до последнего времени находилась под
покровительством Сцевина. Мне и сейчас не в
чем его упрекнуть, я благодарна ему за то,
что он помог мне бежать, взял с собой в
Палестину и здесь долгое время был для меня
надежной защитой и источником безбедного
существования. Правда доблестный
полководец не слишком баловал меня
искусными ласками, трудно назвать его
хорошим любовником - он неуклюж и грубоват, -
но среди той дикости и уныния, которые
окружают меня в этой неведомой богу
Серапису стране, Сцевин был единственным
напоминанием о том, что я все же дочь
сенатора, владела богатствами и не всегда
была содержанкой; он знал меня во времена
моего блеска, когда, подобно Цереи, я
заставляла мужчин вести себя согласно
одним лишь моим прихотям. Тогда он мог
только мечтать обо мне, теперь же - владел
почти как рабыней, но знаки его внимания
приобрели еще более нарочитое почтение,
нежели те, которые он оказывал мне в Риме.
Боги, как это тяготило меня!
Я искала себе
хоть какого-то общества, где могла бы на
время забыть о своем унижении. Но в этой
стране, населенной чахлогрудыми и
дряблозадыми людьми, - почему-то те иудеи,
которых я видела в Риме, были
мало похожи на местных жителей, - в этой
стране такого общества найти невозможно.
Здесь богачи тратят свое золото лишь на то,
что приносит прибыль, их верования дики, их
боги натравливают своих почитателей друг
на друга, ничего, кажется, не давая в награду.
Постепенно я
начала испытывать незнакомую доселе тягу к
уединению. Под охраной нескольких солдат я
отправлялась к морю, которое называется
Галилейским, и там, покинув носилки, подолгу
бродила пешком над обрывистым берегом.
Однажды случилось так, что уйдя слишком
далеко от своей малой свиты, я очутилась
возле погребальных пещер. Все здесь
выглядело жутким и тоскливым, даже воздух,
казалось, был пропитан таким отвратительно
сладковатым запахом, какой могла бы
источать прокисшая амброзия. Неожиданно из
глубины пещер послышались резкие рыкающие
звуки, отдаленно напомнившие мне те, что
можно услышать в наших римских домах подле
комнат для облегчения желудков, но не
успела я усмехнуться этим милым
воспоминаниям, пришедшим мне при столь
неожиданных обстоятельствах, как вдруг из
пещеры вылезло огромное человекоподобное
чудище. На удивление, страх не сковал мои
члены, я принялась что есть мочи звать на
помощь и стала отчаянно взбираться на
довольно высокую каменистую гряду, за
которой: по моим представлениям: должна
была находиться живописная долина. Но камни
осыпались под моими ногами и, почти было
выбравшись, я сползала вниз вновь и вновь.
Храп и рычание за моей спиной делались все
громче, ужас неумолимо надвигался. И вот,
когда, казалось, что, после очередной
неудачи я уже обречена быть растерзанной,
вдруг сильные мужские руки подхватили меня,
и я тотчас оказалась по другую сторону
гряды, в объятиях красивейшего из мужчин.
Клянусь
Поллуксом, в тот миг я ощутила собственной
кожей, как жгучие нити Парок накрепко
опутали наши прижатые друг к другу тела. Так
я повстречала свою смертельную любовь...
Ты, конечно,
будешь удивлена, дражайшая Рубрия, узнав,
что мой спаситель и возлюбленный оказался
презренным рабом-свинопасом. Так знай же и
то, что немногие из нашей знати могли бы
сравняться с ним в умении обращаться с
женщиной - столько в нем было достоинства и
любезной мужественности. К несчастью, я так
и не смогла узнать из какой страны он был
родом, как попал в рабство, - на нашем языке
он почти совсем не говорил, я даже не смогла
запомнить, как в точности произносится его
имя, - но по всему чувствовалось, что в своей
стране он был крепкой ветвью на знатном
древе благородного корня. Да и какие слова
могут быть важны, когда Психея и Эрот
затевают исполнить свой чудесный танец.
Каждый
день наших встреч, каждый их миг никогда не
будет забыт мною. Я покидала своих
телохранителей, ссылаясь на желание побыть
одной, и спешила к заветному месту свиданий,
туда, где мы повстречались впервые. В том
месте как бы сама природа послужила нам
порукой, образовав естественный загон для
его свиней, и надежно укрывая нас от
постороннего взгляда, избавляла от всякого
беспокойства. Единственное, чего я поначалу
боялась, так это того безобразного существа
из нижних пещер, но мой любимый объяснил,
что тот одержимый духами зла одичавший
человек никогда не переходит каменистой
гряды. Я сразу поверила ему и успокоилась на
этот счет.
Однажды, когда
мы отдыхали, истомленные долгими и бурными
ласками, и он негромко напевал мне какую-то
красивую, наверное, любовную песню на своем
непонятном языке, вдруг снизу от моря до нас
донеслись пронзительные яростные крики и
громкий шум. Мы едва успели прикрыть свои
тела какими-то частями одежды, как на
вершине гряды появился тот самый
бесноватый, за которым гналось с дюжину
размахивающих руками людей, одетых почти в
такие же лохмотья, что и он. Я даже не успела
по-настоящему испугаться, как этот страшный
нелюдь набросился на моего возлюбленного. Я
пыталась нашарить свой стилет, который
после побега из Рима всегда носила с собой,
но руки плохо слушались меня. Эти же люди,
которые выгнали из пещер бесноватого,
вместо того, чтобы прийти на помощь, встали
вокруг нас плотным кольцом и принялись
гортанно выкрикивать какие-то свои
варварские заклинания, отбивая такты хлопками в ладоши и
пританцовывая на месте. Среди них особо
выделялся один, одетый хуже всех он
горланил особенно сильно и заламывал руки
как уличный гистрион, а потом вдруг сорвал с
меня плат: которым я прикрывала грудь, и
стал громко нюхать его, прикладывая к
грязному лицу. Я почувствовала, что от всего
происходящего теряю рассудок. Между тем
горлопаны дошли, кажется, до самого пика
ритуального экстаза, они издавали в
точности такие же звуки, что и одержимый,
который, обладая нечеловеческой силой, уже
повалил моего возлюбленного и пытался
перегрызть ему горло. А тот, кто теребил мой
виссон, неожиданно накинул его на чудище,
схватил его за голову и стал тянуть ее верх,
словно хотел оторвать. Я почувствовала, как
подо мной начинает дрожать земля, поднялся
ужасающий рев и мрак пал на землю. Я
потеряла сознание...
Ты, наверное,
слышала, моя драгоценная Рубрия, что страна
эта просто кишит всякими колдунами и
прорицателями, им здесь живется так
вольготно, что большинству из них даже и не
нужно ничего делать, чтобы безбедно
существовать за счет своих почитателей.
Стоит только объявить себя таковым да пару
раз побиться в конвульсиях на рыночной
площади. На мою беду Фатум в очередной раз
посмеялся надо мной - в тот горестный день
он столкнул меня с редким типом колдуна
активного. Чтобы доказать, что он лучше всех
своих собратьев по шарлатанскому цеху
владеет ремеслом, он отыскал это жилище
фурий и демонов - бесноватого и, не смотря ни
на что, решил исцелить его. О, боги! Какими
страшными последствиями обернулась эта
прихоть юродивого и кто теперь в силах
помочь мне самой!
В течение трех
дней я не могла очнуться от своего обморока,
а когда, наконец, разум вернулся ко мне, уже
в покоях Сцевина, я первым делом
потребовала позвать одного из солдат моей
охраны, которому доверяла чуть больше
других. От него я и узнала, что же произошло
после.
Игрище,
устроенное узкогрудым колдуном-иудеем, тем,
кто с такой порочной жадностью вдыхал
ароматы моего плата, привело, в конечном
счете, к тому: что большое стадо свиней, за
сохранность которого мой возлюбленный,
естественно, отвечал головой, испугавшись
начавшегося светопреставления, спасаясь
бегством, в ужасе бросилось с высокого
обрыва и потонуло. Солдаты моей
свиты, найдя меня, лежащую
полуобнаженной и без чувств у ног этих
оборванцев, арестовали и их, и моего
возлюбленного, который, конечно, ничего не
мог им объяснить. В городе чернь пыталась
было затеять смуту - во всех пределах Рима
повадки черни одинаковы, - но хватило и
половины центурии, чтобы загнать их обратно
в норы.
Когда же из моих
показаний выяснилось, что это не колдун со
своей свитой напал на меня, - увы, в тот
момент я была так потрясена и растеряна, что
не догадалась обвинить эту чертову дюжину в
покушении на жизнь и достоинство римской
гражданки, - их посчитали благоразумным
просто выдворить из города, отправив туда,
откуда они взялись - обратно за море. А моего
бесценного возлюбленного, за то, что он не
досмотрел за стадом и, как утверждалось,
разорил своего хозяина, приговорили к
смерти.
Я пыталась
подкупить стражников, устроить ему побег,
не пожалев для этого ничего из тех скудных
денег и украшений, какими располагала, но из
этой затеи ничего не вышло. Видимо местная
власть придавала его казни какой-то особый,
очевидно, религиозный смысл. Я отчаялась на
последний шаг и открылась благородному
Сцевину, молила его вмешаться и отменить
казнь, но он только сдержанно усмехнулся и,
объявив, что отныне я лишаюсь его
покровительства, велел мне покинуть его дом.
Ах, Рубрия, я
была в толпе зевак, когда умерщвляли мою
любовь. Клянусь Аидом, я видела его глаза и
видела, как смотрит он на меня, и мы слились
с ним, и любили друг друга в последний раз, и
смерти не дано было разлучить наши души во
веки веков...
Это немного
странно, но представь, дражайшая сестра, что
среди многочисленный местный верований
весьма распространено одно, о том, что нет
никакого сонма богов, но всем миром
управляет лишь один единственный бог, и,
знаешь, теперь мне совсем не кажется это чем-то
таким уж невозможным. Адепты этого культа
отчего-то тщательно скрывают имя своего
бога, но, если на самом деле миром правит
лишь один небожитель, мне известно его имя.
Бог есть любовь, сестра!
Прошу, приноси
по праздникам за меня и моего возлюбленного
парную жертву в круглом храме Венеры.
Надеюсь, что когда-нибудь мы еще увидимся с
тобой, будь счастлива и прощай!
П еревод с иврита
Алексея Зарина